Михаил Касоев

В муках икоты уличного фрика Гулбаза родилось новое имя тихого, непривычно одинокого для южного края пенсионера Велана Дзекари - дедушка Дво. Как-то, утомленный телевизором, утверждавшим, что мирная политика СССР - основа стабильности на планете, он выбрался подышать воздухом и привычно посидеть во дворе на расшатанных венских стульях, преданной свитой расположившихся вокруг любимого всеми тополя, ведущего невидимую войну с битым асфальтом.

Первой старика встретила молодая мама Борола. Изображая непосредственность и детскую грацию, она словно клевала вокруг сыночка Кодо, который уже явно был старше ее актерского стажа. На ее восхищенные междометия: «У! Гу! Тю! Это кто пришел?» - Кодо брякнул: «Дворовой!» - «Вуа, дедушка Дво... ик!» - Гулбаз отбил дыхательный ритм зеленым языком. Привычке заедать выпитую для бодрости рюмку чачи пучком тархуна он не изменял с утра.

Имя схватилось мгновенно. Теперь даже почтальон, приносивший отсчитанную государством пенсию бывшего рабочего крупнейшего в Гуджарати авиазавода, ожидал, что в графе «подпись» он выведет: «Дедушка Дво».

За пару дней до своего семидесятого дня рождения, дедушка Дво шагнул на улицу через подножку калитки кованых ворот ровно в сто пять тысяч десятый раз за жизнь. Отец единственного сына, давно переехавшего в другой город, он и не догадывался о существовании цифр, порой незаметно измеряющих человеческую жизнь не числом детей или прожитыми годами.

«Вперед, Пират!» - приказ дедушки Дво получил пес, подобранный им щенком года три назад в незавидных местах за вокзальной площадью. Имя дворняги - Пират - было написано на морде с рыжей подпалиной под левым глазом. Пес начал было свой беспородный бег, но оглянувшись, привычно встал. Дедушка Дво шел за ним тяжело, вперевалочку. До реки Куры они добирались долго. Как всегда, трудно спустились к воде в самом неудобном месте, где каменную стену набережной от воды отделял узкий земляной кант. Дедушка Дво повел головой вправо-влево. Застыл. Он смотрел вдаль, против течения. «Моя внучка Мади заболела. Забери хворь, унеси подальше». Река понимающе вслушивалась в его просьбу и, казалось, ускорялась в движении.

Назад они с Пиратом шли еще дольше. Во дворе гужбанили образованный Рома, рукастый Ватан и кот Палико с черной репутацией «скотины с сердцем в животе»: кто накормит, того и люблю. Палико резко заспешил к себе на чердак. Остроносые гуджаратские хлебцы-шоти лежали на столе, под тополем, как севшие на мель беспечные лодочки. Вся в каплях завистливой влаги, охлажденная бутылка домашнего вина «изабелла» от деревенских родственников Ромы с укором застыла над ними, как предупредительный маяк. Сыр-сулугуни, помидоры-чопорти и марнеульские огурцы то белым, то красным, то зеленым бликами отражались в стали кухонного ножа, которым орудовал Ватан. «Отец твой - собака!» - приветствовал Ватан вертящегося Пирата, привычно приглашая дедушку Дво перекусить вместе. «Как внучка?» - спросил Рома. «Надеюсь, Энзела разрешит позвонить, узнать о Мади. Но точно - ей лучше». «Э! Ты утром раз звонил. А тариф – междугородний!» - габаритная Энзела жила над дедушкой Дво, одна из немногих имела городской телефон и за полчаса до обеда вновь потеряла связь с гармонией мира. Потом сжалилась. Но отыгралась, проворчав в затылок дедушке Дво: «От твоих ночных газов и храпа задыхаются и краснеют даже облака!»

Дедушка Дво подумал: как хорошо, что этих слов не слышала входившая во двор одинокая Ика. Преподаватель Гуджаратского политехнического института, она особо поражала восхищенных мужчин и завистливых женщин искусством легкой ходьбы с прямой спиной. Рома вытянул брови парой волосатых восклицательных знаков: «Femme fatale!» Ика как-то угостила дедушку Дво яблоками. Фрукты свернулись краснеющими шариками в вазе и он несколько дней дышал их ароматом. Это было еще до того, как их связала особая история. Она вывешивала на перетянутых между балконами веревках стираное белье. Белый мокрый шматок с кружевами выскользнул из рук и упал с высоты третьего этажа. Ика метнулась за ним вниз по лестнице, но дедушка Дво первым поднял его с земли. Так в скромной хронике жизни соседей появился день, когда «дедушка Дво спас трусики Ики».

Пират не сразу понял, почему в мгновенье, резко и тревожно все засуетились над безответно обмякшим на стуле хозяином. Рома, Ватан, Ика, Борола, кто-то еще и даже Энзела звали какую-то «скорую» и отрывисто сообщали друг другу: «Давление! Сердце! Нервы!». А дедушка Дво, уронив голову вперед, застыл, словно разглядывая свой нательный крест в седом, тяжело дышащем поле грудной клетки, вырвавшейся в пройму притихшей рубашки. «Я ел пепел, как хлеб, и питье мое растворял слезами».(#)

Чьи-то живые руки легко, по-летнему, порхали над белыми и черными клавишами, мерно исполняя вальс, в который вслушивался невидимый никем, кроме дедушки Дво, зимний лес. Когда утихла музыка, холодные деревья устроили перекличку, перебирая имена, которые он носил в разные периоды жизни от детства до старости. Первое - Люша! - обещало бесконечность… Ланчик! Велан! Товарищ Дзекари! Батоно Велан! Велан Леванович! Дядя Велан! И наконец, - дедушка Дво!..

Его забрали хмурые люди в белом. Сказали, что в больницу. Соседи велели Пирату ждать.

Выскочив на улицу через подножку калитки кованых ворот, Пират начал свой преданный бег. До Куры он добрался быстро. Спустился к воде в том же неудобном месте. Он не мог знать, что дедушка Дво приходил именно сюда потому, что когда-то маленьким, сюда же, его приводила тетя Асэ. Тогда не было каменной набережной, подмявшей под себя широкую земляную косу, и спускаться к воде было легко. Здесь они вместе обращались к реке с просьбой помочь, когда заболевал кто-нибудь из близких. И мальчик навсегда запомнил, что река была внимательна к ним.

Пес повел головой вправо-влево. Застыл. Он смотрел вдаль, против течения.

(#) Цитата. Псалом 101 / Автор картины Тенгиз Мирзашвили (Чубчик) \ В заголовок вынесена строка из хокку Басе, японского поэта 17 века

(С) Михаил Касоев, для Friend in Georgia