– Мама, мама! – Нана выглянула с балкона, – Мама, в тебе рвали (по-грузински «тебервали» - февраль, ред.) сколько дней? – абсолютно не понимая грубой соли вопроса, кричал со двора младший сын Андрей.

– Я щас спущусь, глаза тебе вырву, под ноги брошу! Говнюк! У своей бабушки–чатлашки (презрительное кавказское словцо, выражающее небрежное неуважение – ред.) такое спрашивай! Гурама (мужское имя, вероятно, отца – ред.) кусок!

Нана гневно взирала на отпрыска. Скомандовала:

– А ну-ка поднялись все домой!

– Хорошо, успокойся, не знает ребенок, о чем говорит, – вступилась соседка Жанна, – кстати, как твоя свекровь?

– Сдыхает! Откуда я знаю, как? Мне вчера звонила золовка, мол, мама хочет тебя и детей видеть, она при смерти. Я грю, вот когда умрет, мы ее все и увидим, и келехи (поминки – ред.) покушаем! Сейчас захотела видеть меня с детьми! – кипятилась Нана. – Сейчас захотела! Готфераны (презрительно - неотесанные – ред.) деревенские! Когда меня – 13-летнюю девочку - ее сыночек со школы похищал, она передо мной с бонбоньеркой (коробка конфет – ред.) плясала, а сейчас видеть меня хочет! Пошли они все оптом нах*й!

– Так нельзя…– пыталась вставить слово Жанна.

– Нельзя матховаркой (попрошайкой – ред.) быть! И от своих детей в ганджине (ниша в стене – подобие шкафа – ред.) еду прятать - а остальное все можно!

Нана закурила. Февраль выдался колючим, морозы рисовали на стеклах павлиньи перья, вымораживали квартиры. Так как с начала войны отключили центральное отопление, весь Тбилиси обогревался не пойми чем. Кто керосинками, кто дровяными печками, а кто и не обогревался вовсе. Батареи были ампутированы вместе с трубами и сданы на металлолом за смешные деньги. Для того, чтобы выжить, Нане нужно было идти со своей тарой к заправке, через полтора километра, покупать керосин и с грузом тащиться назад, дома крутить фитиль и кое-как разжигать свою зеленую керосинку. Она исправно коптила потолок, диваны, лица, а запах напрочь отбивал всякое желание жить дальше. Нана и все ее четверо детей обитали в одной комнате, так было теплей и экономичней. Если нужно было что-то принести из кухни, мать семейства поверх халата надевала шерстяную жилетку и пальто. Греть еду приходилось часами на той же керосинке, быстрее она не умела.

Если натурфилософы Древней Греции пятой стихией считали божественный эфир, то для Тбилиси 1990-х годов пятым элементом был керосин. Им грелись, керосиновыми лампами освещались, керосином лечились. От зуда, болячек и что самое главное - от вшей. Вшей в Тбилиси тогда было больше, чем самих тбилисцев. После Нового года, вернувшись в школу, Андрей подхватил паразитов, и его голова превратилась дом-общежитие. Потом вши-викинги стали завоевывать другие просторы и эмигрировали к остальным Наниным, а потом и Жанниным детям.

– Петхум! – отваривала Нана свое дите в тазике с горячей водой. – Ты от кого это нам лишние рты домой принес, а? И денег на керосин нету, чтобы их вывести.

Потом Нана сажала его на мутаку (подушку – ред.) и проверяла волосы. Выглядело это действие очень по-неандертальски. Картина называлась: поиск блох.

В это же время дочка соседки Лии заболела желтухой, и новая чума разнеслась по четвертому корпусу со скоростью цунами. При каждом анализе мочи у жителей хрущевки рисовались плюсики и каждый раз аптеку с лекарствами найти было не легче, чем денег на них.

– Валнаваца петкачи! (с русско-армянского: «не надо волноваться» - ред.) – заверяла соседей ясновидящая Сильва. То, что Анна Сергеевна Башлай, в миру учительница физики, на пятом десятке внезапно стала Сильвой, рисовала стрелки от глаз до ушей и читала лечебные записки подпольных издательств 1980-х годов, смущало только ее мужа Эдика. Корпус это не смущало абсолютно, потому что он боролся с желтухой как умел и во все верил. Лишь бы помогло. Оракулы и знахари приветствовались. В вырезке какого-то журнала с фотографией Джуны Давиташвили Сильва вычитала рецепт от желтухи: надо было выпить натощак стакан воды, к полудню съесть два зубчика чеснока, а через полчаса все это закусить вшами (в количестве четырех особей). Все нормально, вы не ослышались.

Наутро после пророчества Сильвы полкорпуса столпилось у Наниных дверей. Все знали, что ее дети представляли собой изобильную вшивую ферму и единственным, кто мог дать право на экспорт, была их мать. Во главе толпы, которая еле умещалась на площадке и лестнице, стояла Сильва. Сухая, с пронзительными стрелками на глазах, в черной кофточке – страшная и величественная, как смерть. Хозяйка открыла дверь с каменным лицом:

– Спасибо за соболезнования, но панихида моей свекрухи пройдет у нее дома, – будучи уверенной, что именно по этому поводу у ее квартиры толпятся люди.

– Ваймэ (горе! – ред.), царская невестка, – всхлипнула Гуло-бабо, – когда, Нана-джан? Когда умерла?

– Откуда я знаю, когда умерла?! Умерла - ну, вай! – не понимая еще всего происходящего, вскипела Нана.

– Ваймэ, какая хорошая женщина была, умница, чистоплотная, добрая… – вокалируя, всхлипывала Гуло-бабо.

– Ахварка была, а не женщина! – отрезала Нана. - Вам моя золовка звонила? – обратилась она к Сильве.

Надо сказать, что телефон во всем корпусе был только у нее, потому все к ней бегали, как в «межгород».

– Нет, дорогая, нам никто не звонил. Мы просто пришли за вшами, – просто и доверчиво ответила Сильва. Повисла короткая пауза.

– Они очень хорошее лекарство от желтухи, – авторитетно пояснила Сильва и убедительно прищурилась.

– Ох, атракеб да гихария (свисти и радуйся – ред.), а свои ахалай-махалайские заходы дома оставь! – недипломатично ответила Нана.

– Тебе что, жалко? Мы тебе заплатим, – вступила в переговоры Лия.

Нана смерила ее взглядом, мигом посчитала людей, вышло где-то человек 15, умножила их на 4. «Хоть литр керосина куплю», - подумала здраво и хозяйственно.

– Хорошо, по 20 копеек за вшу.

Надо было видеть этот праздник сбора урожая с голов Наниных отпрысков! По центру сидела Нана и расчесывала детей. На этот раз отнюдь не прячась, покуривала прилюдно, сознавая свою роль и власть. Хотя каждую затяжку женщины комментировали охами и ахами - мол, ты же женщина, как смеешь курить. Нана вылавливала вшу, тянула ее по всей длине волос, клала на блюдечко и вглядывалась, жива она. Ибо серьезный бизнес отвечает за качество – мы не продаем погибших насекомых! Потом грузила в спичечный коробок с надписью «Череповец» и отдавала товар клиентам.

В конце дня у нее собралось около 10 лари. По тем меркам, на них можно было прожить две недели. Она убрала деньги в лифчик и пошла во двор к крану набрать воды. Уже темнело, никого не было. Нана осмотрела двор, выискивая жертву-водоноса. Никого не зафиксировав, схватила ведра сама и уже начала переться на свой этаж, как внезапно появился высокий симпатичный мужчина. Быстро оценила: каштановые волосы, непьющие глаза. Он предложил помощь, и Нана кокетничала с ним всю лестницу до четвертого этажа. Потом настойчиво предлагала кофе, но он сказал, что спешит, и убежал. А она застыла у порога. «Ах!» - непривычно вздохнула. «Захрума!» - эхом ответили стены хрущевки.

В мыслях она уже два раза вышла за него замуж, стирала ему ролингстоны (внимание! «ролинг» или «ролингстон» - это ни фига не британская группа, а просто водолазки с длинным сворачивающимся воротником, так их называли в Тбилиси, щедром на собственные наименования – авт.). В мечтах она стирала, и кормила, и дружила со свекровью. Словом, она влюбилась. Этот негодяй-февраль такое умеет сделать с людьми.

Она накинула свое фиолетовое пальто и пошла к Сильве - гадать. Но Сильва имела привычку отговариваться. То Луна у нее не в той фазе, то нельзя гадать вечером, то сегодня не твой день. Она просто не умела гадать, но держала марку.

– Ладно, когда Субсаркис? – Нана нависла над гадалкой, – или этот езидский, как его там, - Хреревере? (этнические культурно-религиозные праздники – ред.)

– Субсаркис и Хрдняви завтра! Целый день нужно не есть, не пить, а вечером гадать на кольце. – Сильва снова была на коне. – А зачем тебе гадать? У тебя четверо детей. Ты что, замуж собралась?

«Ты что? Замуж собралась?» – бурчала про себя Нана, возвращаясь домой. – Конечно, собралась! Я же еще не закишмишилась (от слова «кишмиш» - изюм, ред.), я молодая. Тем более есть за кого».

На следующий день Нана решила съесть соленую лепешку. Привожу справку: соленая лепешка - в простонародье тотка-шор - курдская забава для молодых парней и девушек. Это адски соленое печенье (1/3 состава - соль). Его нужно съесть перед сном. Считается, что если не ешь и не пьешь воду весь день, а на ночь принял тотка-шор, то во сне тебе обязательно поднесет воды кто положено - и вы будете жить долго и счастливо. Да, Нана остро хотела жить долго и счастливо!

Вечером все собрались у Сильвы – гуру астрала и мистики. Было много молодежи. Ну и Нана. Поначалу гадали на кольце. Для этого в стакан с водой опускали обручальное кольцо, зажигали свечи и смотрели через зеркало. Все видели в основном буквы и цифры. Когда пришла очередь Наны, она долго всматривалась в зеркало, а потом отбросила его к чертям собачьим.

– Там гроб и буква «А», – проговорила дрожащими губами, – не хочу больше смотреть. Ну его. Она повязала шарф, накинула пальто и уже стояла в дверях, как у Сильвы зазвонил телефон. Звонила Нанина золовка:

– Умерла, мама умерла! Передайте Нане! – рев из трубки был слышен всей комнате.

На панихиде все только и говорили, что старуху Анаид забрал с собой Субсаркис. Нана потихоньку бурчала: «Хрена! Сдалась она Субсаркису».

Как настоящая невестка, она проходила в трауре все сорок дней. Оправдывалась:

- Как-никак бабушка моих детей, чтоб ей пусто было!

Замуж она не вышла.