Михаил Касоев

Когда целеустремленная, не лишенная воображения, рано овдовевшая мама позднего Жавы - Адария - хотела подчеркнуть «особость» своего не по возрасту биологически зрелого сына, она, не утруждая себя объяснениями, уверенно и многозначительно говорила: «Он видит все». Она имела ввиду, что ее сын мощно, недетски, гениально, якобы, прозревает суть вещей. Окружение Адарии - незнакомое, дальнее и отчасти ближнее -вежливо и недоверчиво всматриваясь в мясистое, «с щечками, четыре раза», жующее лицо Жавы, и не совсем ее понимало. Но поскольку желание Адарии говорить не умолкая о сыне было безраздельным, всепобеждающим, то вскоре весь Гуджарати сдалcя и заучил о Жаве самое главное: «он видит все».

Выросшая в атеистической среде, Адария, по абсолютному незнанию, не боялась вызвать этой аффирмацией зависть Богов к Жаве. Собственно, Жава и был ее Бог. И ниспосланный смысл, искать который не было никакой необходимости, был с ней последние девять месяцев и двенадцать лет из прожитых ею сорока четырех. Ради невинного, сытого шепота Жавы во сне Адария готова была пойти на край света. И вернуться, чтобы снова видеть его. Вот как сейчас, когда он рядом с ней. Сидит. Ест разрезанные вдоль глянцевые половинки упругих, зеленых огурцов, щедро намазанных слоем томного, деревенского, «от родственников, с прошлого года», меда. Dolce vita, как она есть: натуральная, липкая, разнузданная! На губах, пальцах и даже кончике тяжелого носа. Недоброжелатели враждебно утверждали, что если в Жаве и есть что-то «особое», то связано оно только с этим гастрономическим и нерядовым для патриархального меню Гуджарати «кушаньем».

Не слыша их, Адария «иррационально» верила, что об ее Жаве скоро, очень скоро, узнает «весь Союз и мир». Без серьезных на то основании, она нахально и отчаянно пророчила ему карьеру дипломата или представителя советского торгпредства в какой-нибудь капиталистической стране. Например, в Америке. Или в Италии, Адария? Да, лучше в Италии! Ближе! В пропахшей едой квартире Жавы, не обремененной книжными полками, в выдвижном ящике лакированного зеркального трюмо, радостно откликавшегося на любой - электрический или дневной - свет, лежала хоть и неожиданная здесь, но хватко залистанная мамой книга известного и, наверное, прогрессивного, а потому допущенного до советского человека фотографа Марчелло Джеппети-старшего. Альбом «Достопримечательности Рима»! Иногда, уставившись в старую деревянную коросту соседской двери, Адария смело представляла стремительного (ва!) сына, с любимой улыбкой, «зубами в объектив», на ступенях Испанской лестницы! Или задумчивого (ва-ва-ва!), с любимым взглядом, «глазами в объектив», под Аркой Константина. В одиночестве. Даже в капитально обустроенном будущем сына она как-то «не очень видела» в его жизни присутствие какой-нибудь другой женщины: подруги, жены, «дачтовысебепозволяете!» - любовницы. В мечтах Адарии Жава носил черные, иногда серые, костюмы и, конечно, белые, «тазза!» - новые сорочки. Джеппети-старший работал только с черно-белыми фотографиями.

Мало ли людей на земле одновременно кричали весенним воскресеньем, 18-го мая 1969 года в 7.34 утра по Гринвичу? От счастья, радости, восторга. Или от горя, боли, отчаяния и ненависти… Ива, жена подозрительного Астона, искренне, протяжно и очень индивидуально кричала от страха… Вот почему так бывает? Благородный зрелый муж, в свободных черных трусах и желтоватой майке, подгоняемый разъяренными ноздрями, отважно мчится спасать молоденькую (25 лет разницы - это «хеч» - пустяк) жену из полного опасностей плена ванной комнаты, но сам выглядит при этом как «нечистое» существо, ощетинившееся бакенбардами, из какого-нибудь лихого средневекового бестиария. Exorcizamus te, omnis immundus spiritus… - и так далее. Короче, Amen! По законному, брачному праву, Астон, сбив защелку, первым и единственным ворвался в душевую каморку. Нет, ну как же чертовски была хороша Ива в этой маленькой, словно созданной для обрядового потения, парильне! Трепетная, немного дикая в своей обнаженности, с пряной, испуганной кожей, белыми, как культивированный жемчуг, зубами, она моляще раскрылась навстречу Астону: «Там – чей-то глаз!». И Ива, то ли как мистерию, то ли как фарс, описала механическое, ритмичное перемещение «глаза в стене»: вниз-верх, вниз-верх…

Из-за легкой, практически фанерной перегородки, между ванной и кухней, Астон тащил громко отбивающегося Жаву, за уши и за шкирку. В перегородке дрелью были сделаны две дыры, приблизительно на уровне груди и бедер Ивы. Размер отверстий напоминал лунки для подледного лова. Когда Жава успел незаметно подготовить их дрелью, расширяя первоначальный диаметр? Тайна. Со стороны кухни наблюдательный пункт был аккуратно замаскирован кусками обоев, подклеенных к стене крахмалом. Жава долго ждал, чтобы совпали два условия: Ива купается и на кухне никого нет. Судьба вознаградила его за терпение.

Потихоньку к месту происшествия стали подтягиваться и другие действующие лица намечающегося моралитэ: буфетчица Бата, цеховик Партош, портной Ашик и пенсионерка тетушка Кесли, которая входила в круг недоброжелателей Адарии.

Астон (готовый лично привести приговор в исполнение):

- Казнить!

Ашик (нарочито протокольно):

- Сначала надо выяснить, что мальчик видел!

Бата (со смешанными чувствами):

- Все-таки ребенок. Только бичевать.

Партош (насмешливо-авторитетно):

- Астон, не стракуй (не крути мозги), себя вспомни…

Тетушка Кесли (подчеркнуто-удивленно):

- Адари-джан, ты говорила «он видит все, он видит все»… Зачем тогда дырки делает и подглядывает? А?

Весна, ранняя весна, со скрываемой, дозревшей страстью, с разъедающей завистью, с гневной ревностью - вероломно обрушилась на Жаву. Как молодой бычок, он уперто стоял один против всех, может быть, даже впервые против Адарии, и не чувствовал ни трепета, ни раскаяния. С Ивой, женщиной, волнующей его уже больше года (!), тайны которой он, начинающий грешник, сегодня открыл, они обязательно будут вместе! В Риме или нет, без разницы! Надо только немного подождать и мама, аккуратно поддевая мед ножом, станет мазать им двоим «в бутерброд» огурцы, купленные у старичка, уличного торговца, разносчика овощей и фруктов, гнущегося под парой здоровенных серых мешков, голосом и лицом без бакенбард очень и очень похожего на этого «говнистого, вонючего козла» Астона.

Михаил Касоев, фото Дианы Петриашвили (С) Friend in Georgia