Харассмент в Грузии – бессмысленный и беспощадный

Гала Петри

Лицо славянской национальности на Кавказе - Глава восьмая

Говорила ли я вам, что уже когда-то жила здесь? Что в этом месте сохранилась еще теплая, не остывшая в веках ячейка, где квартировала моя душа? Сохранились все коды и пароли, узнаваем пейзаж и как-то совсем нетрудно встраиваться в него заново. Лишь два обстоятельства, граждане. Только две вещи бьют под дых. Нет, не язык. Нет, не расстояние до Иркутска. Первое: каждый год в конце осени меня противоречиво скручивают а) холод и б) жажда правильного снега. Мне остро хочется, чтобы скрипело под ногами, а деревья стояли в куржаке. Красавица Ангара, остывая в конце ноября, на два-три месяца погружала город в сказку. В инее были деревья, дома, прохожие! И так продолжалось каждый день – до самого февраля, когда начинал дуть ветер и расправлялся с этой красотой. Тбилисский снег я невзлюбила с первого взгляда - и не люблю до сих пор. Он лицемерный. Он вообще из другой оперы и лучше бы не приходил. Впрочем, может быть, я бы оставалась к нему лояльной, но самый первый в мою первую зиму - он пришел в то утро, когда от утечки газа взорвался один из тбилисских домов. Погибли люди, сразу несколько семей, и весь город был в шоке. На все это падал снег. Как ни в чем ни бывало. И сразу таял. И превращался в грязь. А вокруг царила боль. Этот многоэтажный дом был не слишком далеко, и в нем погибла знакомая семья.

…И еще холод, да. В Сибири я никогда не мерзла так. Нет ничего суровей южной зимы! Всегда везде мне было холодно – дома, на работе, в гостях… Такая уж культура с архитектурой. Нараспашку двери, окна, пальто и шарфы. А у нас в Сибири тепло берегут! Им наслаждаются. Его умеют ценить. К тому же мне бывает холодно даже там, где всем нормальным людям жарко. С октября до мая живу с окоченевшими ногами. Скучно это.

…Но даже это можно пережить. Самое ужасное было обстоятельство второе.

Начать надо издалека и с большой самокритики. Видите ли, граждане, наша Галко никогда не была красавицей. Так себе. Средне-шатенистые волосы. Умеренно-зеленые глаза. И вполне себе уверенный кавказский нос. Я не особо злоупотребляла косметикой и не сильно оголяла ноги. В Иркутске была куда более смела и независима, модничала в доступных пределах. Здесь же на глазах превращалась в жука, который хотел одного – слиться с окружающей действительностью.

Мне казалось, что когда я выходила на улицу, - весь мужской город салютовал мне тысячей эрекций. Он непристойно меня - алкал. И это было ужасно. Это было изумление сучки без течки. Ее вне всяких правил перманентно атаковали кобели. Оставьте меня в покое, подите прочь! Это было отвратительно. С глубоким сочувствием я думала о белокурых блондинках, их голубых глазах и точеных носиках. Я ментально рыдала на их собирательной груди: бедные-бедные настоящие красавицы – это каково же достается вам?!

Безусловно, не все алкали меня как практическую цель. Было много абстрактных салютов в виде простых присвистываний, возгласов вслед «ах, шен генацвале» и «джигари харрр». Просто приезжая молодая дама, залетная белая ворона – дай-ка отмечусь. Вона я орел какой. Народ хотел коммуникаций! Водитель троллейбуса однажды вышел из кабины, чтобы помочь мне справиться с билетным автоматом. Широким жестом рванул на себя рулончик билетов – длинная лента была торжественно вручена нам с дочкой, обалдевшим от невиданной щедрости. Это было смешно. Но смешно было редко. Противно – часто. Тогда я ничего не знала про домогательства, о харассменте, уже описанном западными феминистками. У нас была целина нетронутая… На улице я тихо страдала. Дома - громко рыдала. У меня было все-все хорошо в этом городе, я была хорошо подготовлена к трудностям. Но не к таким.

Каждая поездка в транспорте была чревата перекрестным разглядыванием и даже прикосновениями, эффект усиливался в часы пик, когда мне надо было ехать на работу и с работы. Конечно, я не ждала милостей от природы. Дитя активного коммунизма, я имела тонус к адаптации. Подошла к задаче творчески. Главным способом мне виделось мимикрировать так, чтобы никто не заподозрил во мне приезжую. С помощью таких же творческих подруг я выучила ряд внезапных отшивающих реплик, желательно с использованием местной идиоматики. Типа: «Кончай ныть, парень, я же не твоя тетя!» - «Ну цуцунеб, бичо, мамида шени хом ара вар!» Фразы реально помогали – приставала ретировался с зависшей программой.

Но вот однажды я сказала мужу: давай-ка мы уедем отсюда. Уже он имел хорошую работу, дочка ходила в детсад, мы вполне себе прижились на кряжистой кавказской почве. Процесс приживания включал в себя наши с дочкой гастриты от внезапного перехода на острую пищу и пару ее воспалений легких… Все преодолели! «Давай уедем» я сказала после одного вполне дикого случая. Уже я не только работала в своей заштатной многотиражке, но и сотрудничала с флагманом – «Зарей Востока». Кто помнит такую газету? Все помнят, кто постарше. О ней, конечно же, будет отдельная глава, а пока я в нее периодически пописываю. Так, сводки с полей нашего режимного гиганта. Газете нравится, меня вдохновляют похвалы, и я уже начинаю предчувствовать, что газета «Прогресс» - отнюдь не мой потолок.

…День не заладился с утра. По пути на работу ко мне прицепился «хвост» - мутная личность с сальным взглядом. Это существо шло за мной до самой проходной. Я – «не замечала». Вот она, спасительная вахта. С вертушкой, отшлифованной тысячами честных рабочих рук. Пришла и поработала на грешной земле, а теперь надо мне наверх, к звездам. В отдел промышленности этой большой прекрасной газеты, посередь главного столичного проспекта. Она как белоснежный лайнер, и я иногда подплываю к ней на своей утлой лодчонке. У меня машинописный шедевр, и я должна его отвезти. (Где ты, электронная почта? Разве мы предчувствовали тебя?) И я выхожу из проходной, чтобы по-быстрому смотаться в редакцию «Зари». Боженька, я сразу же спотыкаюсь о того утрешнего придурка, о котором успела забыть. Кровь закипает во мне. Но я продолжаю «не замечать». Эта тварь тащится за мной. Отвратительный шершавый-гнусный-чешуйчатый хвост. Я еду в редакцию, скрываюсь в ней, провожу там какое-то время. Потом иду к выходу, опасаясь вновь увидеть ЭТО. И вижу. Проклятая тварь стоит, подло прислонившись к дереву. Опять «не замечаю». Иду в метро. И с отвращением чую, как тот следует за мной. Твою ж мать! Я жду поезда, этот тип околачивается поодаль. Не замечаю! Не замечаю!!! А сама сжимаюсь, ясное дело. Кто пережил, тот понимает. Наконец, поезд подваливает. Я пропускаю всех вперед, делаю вид, что тоже вхожу. Боковым зрением вижу, что подлец уже загрузился в соседнюю дверь. Делаю резкое «передумала», поезд уходит без меня. Глубоко облегченно вздыхаю. Вот он, глоток свободы. Ах, как хорошо без хвоста. Ах, как прекрасно без чужих мутных глаз! Потом спокойно и даже посмеиваясь еду в свою многотиражку, чувствуя себя героиней кино про шпионов. Негодование ушло, я снова веселая.

Вечер. Гудит гудок заводской. Конец рабочего дня. И снова у проходной. Встречает милый меня. Сууука… Я опять успела забыть о нем. Я ненавижу, но продолжаю «не замечать». Я глубоко несчастна, многократно оплевана и залапана гнусными взглядами. Если бы я знала, то вызвала бы мужа. Или попросила бы проводить кого-то из здешних друзей. Я реально несчастна. У входа в метро «Дидубе» тварь идет в наступление. С сюрпризальной ухмылкой этот гад преграждает мне дорогу. На роже написано: вот же я, твое женское счастье. Все, мое неиссякаемое терпение кончилось. Оно взорвалось, как граната. Плотина рухнула. Кровь бросается мне в голову. Гнев сотрясает меня. Я шиплю, как гюрза в забайкальской степи: «Пошел отсюда прочь, гад!» Он начинает орать с места в карьер. Будто кнопку нажали. Он делает угрожающие  жесты. Он обещает зарыть меня в эти ящики. Он пылает праведным гневом: «Да чтобы каждая русская блядь посылала меня?!» Ищите логику, граждане. От любви до ненависти один шаг! Я в ярости и страхе. Что мешает ему долбануть меня по голове одним из этих базарных ящиков? И да, я до сих пор помню, что там продавали виноград. Ищу взглядом телефон-автомат. (Где вы, где вы, мобильники?!) Не нашла. Нет смысла. Иду в метро. Гад отстал. Меня трясет. Прибываю в Авлабар. Я раненый боец. Где-то даже немного смертельно раненый. Забираю дочку из детсада, веду домой. Меня все еще сильно трясет и пошатывает. Лариска спрашивает: чо ты такая белая, заболела? И тут я начинаю рыдать. Со мной истерика. В слезах, соплях и подробностях я рассказываю. Весь этот мрак и ужас. Все это издевательство. И наконец успокаиваюсь. Дочка пытается меня поддержать: «Мама, мама, не плачь! У нас в садике мальчишки тоже пристают!» О, Боже.

И вот тут-то я предложила мужу уехать. Он сказал: хорошо. Давай сделаем, как ты хочешь. И мне сразу стало легче. Но мы не уехали. Проблема как-то рассосалась сама собой, и я поняла, что этот яркий случай был единичный и что я, в общем, победила. И стала жить дальше. И только сейчас, спустя 30 лет, я осмысленно обнимаю себя тогдашнюю. Заглядываю себе в глаза. Беру себя за руку. Говорю: ну ты чо, эй… Не горюй, мол. Не спотыкайся на ровном месте, фигня это все. То ли еще будет… И тут сама на себя вскидываю глаза, с дикой тревогой. Тогдашняя на теперешнюю. И даже с некоторым отчаянием. Что еще там мне уготовлено? – рассказывай! И нынешняя прикусывает язык, обнимает прежнюю… – я ухожу. Ничем не поможешь! Даже себе. Вот почему я так сочувствую молодым женщинам. Жалею. Не завидую ни капельки вашей молодости! Ибо уже далеко видно: много пути, на котором ты одна, совсем одна. Путь длинный-длинный. Хорошо, что я уже здесь.

Однако я пока живу там полной жизнью. Закаляюсь, обстреливаюсь, как новобранец на передовой. Святей папы римского не становлюсь! Ни за что. Вот свекровь моя, распрекрасная Тамара Петровна, пошла по этому бесперспективному пути. Стала святей папы римского, да. Дефиницию я придумала, размышляя о предмете. Русская невестка – это кто? Это объект для подозрений. Конечно, знаем-знаем, плавали. Видели, как у них там все запросто, по россиям ихним. Вона как красится. Вот как одевается, зараза. Улыбается - глазки строит. …И ты надеваешь платьице-то подлиннее. Да и помады не надыть нам, ну ее. И по улице – шурсь, серой мышкой. Чтоб не подумали чего. Потом такая невестка стареет – и тут уж становится ходячей носительницей нравственности. А иначе - за что страдали?! (Вот Тамара-то Петровна мониторила нас с дочкой. Длину одежек. Яркость раскраса. Время прихода-ухода. Но мы успешно отбивались.)

Нееет, этот путь не для меня. Я веселая. Я влюбчивая! Я везде таскаю мужа по своим друзьям-подругам и охотно следую за ним по его тропам, по гостям-визитам. Мы такие прекрасные и молодые, и смешливые, и везде в обнимку. Незнакомые даже не подозревают, что мы женаты «сто лет» - думают: наш грузин где-то подцепил эту русскую. Вокруг меня так много благородных и прекрасных мужчин! Мои влюбленности растут и цветут под вековым дубом супружеской верности, я смеюсь и радостно рассказываю о них мужу. Там целые соцветия. Ну вот, например, мне нравятся аж три парня по имени Нодар. Все – Нодары, прикиньте. Один томный наркоман, другой мужнин сослуживец, третий – герой афганской войны. Или вот, извольте, певец из знаменитого коллектива – красивый до ужаса. Как не обмереть, как не залюбоваться? И ко мне неровно дышат некоторые товарищи – я им сочувствую, я им благодарна и люблю до слез. Милые, но и вы поймите - вот же ж любовь всей моей жизни - Давид!!! Я много работаю, езжу по Грузии, в том числе с друзьями, мой муж принимает это совершенно спокойно, мы свободны, у нас доверие и счастье. И наш семейный вековой дуб растет, шумит кроной, он огромный. И для него ничего не жалко. Вот ничегошеньки. Любые удобрения, с энтузиазмом! Уют, еда, моя абсолютная неприхотливость, правильные эмоции и тысяча компромиссов.

…Сейчас думаю: а не много ли положила я под этот дуб? Смайл.

Я ничего не знала о харассменте - и как много женщин страдают от этой гнуси. Но я присматривалась, прислушивалась и думала. Была начеку. Понимала: не надо быть преследуемой ланью. Надо рулить. Не втягивай голову в плечи, смотри смело и ясно! Преследователя - подожди и спроси твердо: что надо, чем-то помочь? Озабоченные субъекты, если у них было хоть немного ума, ретировались. Если была и совесть, могли даже извиниться. Много позже моя дочь, уже студентка, отточила инструмент до совершенства. Зафиксировав страдальца, сужающего круги, резко окликала его: «Эй, парень! Иди сюда! У тебя какие-то проблемы? Как тебя зовут? Чем занимаешься, где живешь?» Охотник за ланями гарантированно испарялся. Но это уже следующее поколение. Прогресс.

Я много думала об этом, потом – много читала. А потом – начала писать. Ах, как трудно было объяснить эту проблему! Даже назвать ее. Пока не открылись границы и не пришло озарение: мир давно уже все это назвал и описал. И я хорошо изучила теорию предмета – практика-то усвоена на своей шкуре. Надо нести знание в массы! Ведь я журналистка. И нести надо доходчиво.

…Пожалуй, я расскажу об этом в отдельной главе, в следующую пятницу. (Если не передумаю)

Гала Петри (снимки автора)

© Friend in Georgia

(продолжение следует)

Другие главы в этом цикле