Бывает, к тебе приходят не твои воспоминания. Лучшее, что ты можешь сделать в этом случае, - не мешать

ИСПАНСКИЙ ДНЕВНИК

Михаил Касоев

Анхель Мендез отмерял свое испанское детство, в «уездном» городке Ронда, бегая по брусчатке моста Пуэнте Нуэво из домашних белых кварталов до арены Плаза Де Торос. Здесь, слившись с крикливым табором друзей, он без успеха сражался с ними за справедливое распределение ролей в любимой игре-корриде. Я - матадор, ты - альгвасил, он - бык… Иные игры были не популярны. Не играть же в фалангистов и республиканцев! Над всегда прохладным каньоном Эль Тахо неподвижно стояли времена Франсиско Франко, который представлялся Анхелю невысоким, но ловким тореро, умеющим так властно сжимать красную мулету в печальном для быка заключительном аккорде: взмах, атака,vivalamuerte!

Мальчиком он привык слышать, как знаменитый городской сумасшедший, неопрятный Хосе Мануэль, в прошлом напористый контрабандист, одинаково известный испанскому и африканскому побережью, грохотал на улицах, сзывая всех на традиционные праздники - ферии. В эти дни все девочки города, неузнаваемо разодетые в волнительные цветные платья с раскованными оборками, колокольчиками, нависавшие над серебряными пряжками смущенных лаковых башмачков с чопорными черными или красными каблучками, становились чуть выше ростом. С их прибранных в аккуратную прическу волос свободно слетал и запоминался неизвестный, беспокоящий запах.

Как у Пилар! Соседской девочки, для которой Анхель так старался сыграть на кларнете вольное соло, слышимо отделявшее его от других инструменталистов нестройного школьного оркестра. Вместе с ним Анхель радостно чеканил шаг по кругу, вдоль шумных, размытых шеренг горожан с беспокойными руками. Но Пилар нравилось дразнить преданного мальчика и обсуждать públicamente его неуклюжесть, которая так сочеталась с круглым лицом и пухлыми губами, удивленным и жидким волосяным пушком поверх них. Она громко и красочно делилась со сверстницами тайными чувствами ожидания стоящего жениха. И в созданном ею образе Анхель, подслушивая и огорчаясь, не узнавал себя. «О, ревность, скорбь, забвенье, безучастье…» *

Самоутверждавшиеся на Анхеле товарищи, соревнуясь в остроумии, - но в некотором недоумении - шутили, что на него оказало сильное влияние «давление обыденности и периодическое кислородное голодание от настойчивых, в честь Пилар, упражнении на кларнете». Им так легче было объяснить себе шокирующее решение Анхеля стать «женихом смерти», как называют в Испании бойцов иностранного Легиона. В Ронде и сегодня базируется его главный корпус. Принимавший Анхеля офицер, с улыбкой-ширмой на лице, как у ритуального работника, привык к несколько иному социальному статусу ходоков в Легион, а тут маменькин музыкант. Vale, ты рекрут! И далее, в стол с бумагами что-то про долг каждого мужчины перед Отечеством. О нем промолчавший Анхель вообще не думал. До вцепившейся в марокканское брюхо испанской Сеуты, где располагался тренировочный лагерь Легиона, от европейского берега холодным проливом, вдавившим в дно избавленные от зависти скелеты кораблей и людей, мимо в дозоре стоящей чуткой Гибралтарской Скалы, военным катером идти нефорсированным ходом минут тридцать. Анхель также не думал о том, сколько маленьких, безымянных, израсходованных временем людей волею судьбы становились кровью и плотью великих событий, которые Anno Domini происходили в этом месте. Он по-мальчишески рассчитывал вернуться к Пилар в стальном блеске славы новорожденного героя. И верил, что времени для этого понадобится немного. Ведь путь домой всегда короче.

Матушка Анхеля - Имакулэда, видевшая сына, на худой конец, адвокатом, в тот день долго обиженно шепталась с Богом, отчитываясь, сколько средств она «плюс» недавно ушедшая из жизни бабушка Мелания и старший дядя Хуан затратили на кларнет и обучение мальчика музыке.

Годом позже, матушка Имакулэда, до сиесты, нажарила знаменитые в этих местах хлебные мякиши для занимательных посиделок со словоохотливыми соседками. Устала. Без жалоб прилегла. И уснула. Навсегда. На исходе были первые полвека ее жизни. Мякиши, озадаченные бездвижьем матушки, уставившись в потолок, долго еще оставались теплыми. Когда падре огласил над ушедшей в мир иной Имакуэлдой свой приговор: аминь! – Анхель служиво скрипел песком на зубах в Западной Сахаре. Легион на многие годы стал его семьей. Или был вместо семьи. Прийти к алтарю с Пилар? Не сложилось. Покачать на руках их первенца? Не сложилось.

Горным вечером 1976 году национальное телевидение впервые в истории показало репортаж об испанском иностранном Легионе, в котором мелькнули кадры с Анхелем. Дома на его улице, обеспеченные громоздкими ящиками телеприемников, долго в темноте, наугад, перекидывались соседскими голосами: вы видели? Это же был наш Анхель! Молчал только дом Пилар. Она давно переехала в Севилью, изящный город-танец на равнине, за триста неблизких километров отсюда.

В голосистых разговорах за чашкой café doble, после глобальной повестки дня и обсуждения темы - я служил, когда войны технически были еще молоды – Анхель любит убежденно поутверждать, что ни о чем не жалеет. Micastigo!** У прошлого нет срока годности. Оно навсегда. И сейчас, по его признанию друзьям, он обрел счастье, в тихой необремененной определенности. Это - когда – завтра - будет, как сегодня. Так это или нет? Кто знает...

Одетый в зеленую льняную сорочку навыпуск, коричневые брюки-чинос и темные бархатные туфли, Анхель в упрямом спокойствии бессонницы, долгой паузой стоит на парусом выгнутом балкончике углового дома при пересечении улиц Арминьян и Голета. Позади, в притихшей, экономно освещенной комнате, застыв в преданной стойке, ждет хозяина немолодое, с потертыми подлокотниками, кресло. Внизу - лавка, которую откроет неспешное, созданное для счастья Анхеля, утро. За шероховатыми, с деревянными извилинами, створками дверей он, в одиночку или с помощником помладше, будет охотно встречать покупателей домашней, честной риохи и разной крестьянской снеди, дозами уютного беспорядка разложенной по полкам, прилавку и полу. Если когда-нибудь его дом, впечатанный в низкое небо белой, расширяющейся вдаль трапецией, снесут, то здесь все равно будет стоять липкий запах отменного, свежего хамона. Века не хватит его выветрить.

*Строки из стихотворения Фернандо де Эрреры

**Micastigo! - Мое наказание!

Михаил Касоев, иллюстрации автора

© Friend in Georgia