Книжный шкаф Ило и хомут Гвин

Михаил Касоев

В домах организованных людей, будь они подпольные предприниматели или агенты иностранной разведки проводить обыск проще. Вещественные доказательства и улики подозреваемым тщательно систематизированы и разложены с нескрываемой любовью к порядку. Такой подход не мог не вызвать скрытого уважения чопорных сотрудников ОБХСС, проводивших обыск у дисциплинированного хозяина книжного шкафа Ило - Танги, обвиненного в незаконной частно-предпринимательской деятельности в середине 70-х годов прошлого века. Часть теневых доходов, монетизированных им в красных десяти- и фиолетовых двадцатипятирублевых советских купюрах, хозяин Ило «аккуратнее, чем в Сберкассе», хранил в книгах яркого комплекта 1930 года выпуска «Избранные произведения» В.И. Ленина, шесть чуть «припухших» томов которого сплоченно, стояли на полке книжного шкафа.

Горемычный Танги, у которого, как принято было говорить в Гуджарати, «от страха яйца поднялись к гландам», удивил сотрудников правопорядка и привезенных ими понятых, когда оскорбленно - не за себя - потребовал от них «убрать руки прочь от светлого наследия вождя мирового пролетариата!». Всего-то наладивший подпольное производство сверхдоходных копеечных жестяных крышек для закрутки компотов и других консервантов, с неучтенной их реализацией через сеть госмагазинов, он таки наивно допускал, что если нагло, как, например, партийный владелец Гуджарати товарищ Ич на праздничных демонстрациях, произносить лозунговые банальности, то они обретут убедительный смысл, а в случае с Танги еще и ограждающую от карателей из ОБХСС силу. То была ошибка, которая грозила ему длительным сроком тюремного заключения. Вероятно, в северных широтах. Ну, там, где «tombe la neige» - падает снег. Только колючий. И, «до кучи», конфискацией имущества. Страница за страницей купюры совестливо падали из книг на стол. Тысяча триста десятирублевых в томах с первого по четвертый. Четыреста девятнадцать двадцатипятирублевых - в пятом и шестом. И это без учета разных материальных ценностей, от которых организованно ломился его дом. Жена Танги, со стиснутой на голове в обруч, на местный манер, плотной темной косынкой, энергично шинкуя воздух ребрами обеих ладоней - древнегуджаратский жест 13-го века – панически рыдая, пеняла ему: «Ты говорил, они Ленина не тронут. Эти? Безыдейные? Еще как тронут!». Беда пришла в дом Танги.

Когда его забирали, зубастая, в пять живых поколений, семья - орда деда Хабаба, через лестничную площадку, радостно ликуя, с упоением отмечала рождение очередного праправнука, порядковым номером которого никто уже не интересовался. Даже из вежливости. Дед Хабаб предлагал задержанному и назойливо сопровождавшим его сотрудникам, с лицами, четкими как циферблаты часов «Слава», выпить за детей - «радость жизни и ветви цветущего рода». Суду над Танги только предстояло состояться, но дед - калач еще тот - и без него, опытно, нутром, исходя из количества сотрудников, участвовавших в обыске и времени, который он занял, определил возможный срок заключения онемевшего Танги. «Запомни, когда ты вернешься, я уже буду «там», но моему праправнуку исполнится 18 лет. Он, со своим маленьким еще сыном, красиво встретит тебя у этой двери, с рогом, полным вина. Клянусь!».

Между тем, «что думается» и «что говорится», в Гуджарати нет пропасти. И невелик он, чтобы развести здесь, хотя бы как боксеров на ринге, по разным углам беду и радость. Они, вроде, яростно сражаются меж собой за свои отличия. Но безуспешно прижимаются друг к другу в вечном клинче. А ведь кажется, что танцуют. Или слышится, если не плачут, то - поют. «Не разрывая фразы». Это когда воздух на вдохе носом втягивают, а на выдохе ртом, не переводя дыхание, читают сказ о благородном витязе. Заслушаешься! Но могут и грязно, по - площадному, обхаркать. Тогда не отмоешься! Тут час - не время, но метр - расстояние. Всего - то, два измерения… Мал Гуджарати. Мал.

«Хозяин твой, Ило, нэпман в душе. Поделом ему!». С голой кирпичной кладки, висящий на холодном, степенном гвозде, одряхлевший хомут Гвин, оказавшийся в подвале еще в 1923 году без представления о дальнейшей реальности, обдал всех революционным жаром. «А может, просто не должно было быть дефицита жестяных крышек?» - предложил быть логичными Ило. Гвин работал в знаменитом цирке Чинизелли, в Санкт-Петербурге. В группе комических португальских конных акробатов, братьев Альфредош, язык которых он даже немного выучил. В восемнадцатом (чего только не случилось в том году!) цирк был национализирован новой, большевистской властью. Так случилось, что Гвин приглянулся (при национализации это бывает) кому-то из революционных кавалеристов. И оказался там, где все «не понарошку». Не под аплодисменты. Им хомутали коней в красной тачанке. В облегченной парной упряжке, справа от дышла он и прискакал в Гуджарати, устанавливать Советскую власть. И почти стал участником парада на площади Э. в ее честь. Есть фото. Правда, Гвина на нем не видно. Видна боковая улица, уходящая в Чистую гору, на которой он и находился. Между прочим, сам будущий Председатель Ревкома Гуджарати Буду Двани, проходя мимо, потрепал его, как руку пожал, и похвалил за аэродинамические свойства.

Позже Гвин осел в Гуджарати. Недолго кормился вместе с каким-то забулдыгой фаэтонщиком частным извозом. Но время конской тяги неумолимо уходило. И ушло. Над чем часто, заходясь сухим смехом, подтрунивал задиристый Будирис, который был старше Гвина «по стажу» заточения: я сюда хоть «по старости» попал, а ты, потому что «по жизни бесполезным оказался!». Гы-гы-гы! Гвин огрызался, приводя по одному ему известной причине неожиданный для закаленного, бесшабашного бойца аргумент: в отличие от тебя у меня в детстве нормальные игрушки были. Две деревянные лошадки. Алые.

Бати проявил искреннюю заинтересованность: «Так почему же, Буду Двани, судя по вашей истории, «важный товарищ», допустил, чтобы вы, опустившись сюда, остались прозябать здесь?». «Расстреляли его. Свои же. Не исключено, в подвале, похожем на наш» - Ило был спокоен, как энциклопедия. Гвин ершисто молчал.

«Вот, что бывает, когда власть устанавливают, как на ромашке гадают: буду - не буду!» Чем Адели хуже людей, которые быстро обживаются в любых ситуациях? Так и она обжилась в непривычном, после профессорского кабинета, подвале. И даже стала дерзить.

Продолжение следует

Другие рассказы этого автора: