Хотите еще негламурного Тбилиси? Мы начинаем свой сериал. У нас новый автор, он рассказывает о жизни рабочей окраины. Там, в спальном районе, в так называемых «корпусах» живут тбилисцы разных национальностей: армяне, езиды, курды, русские, грузины, ассирийцы, татары. Здесь много представителей нетитульной нации, у них особый сленг, свой колорит и свой юмор. Начинаем с лихих, голодных, нищих и грубых 90-х. А далее - продолжение следует. Эта новая рубрика будет обновляться по пятницам. 

Серия первая. Миксер

– Вальдонт! – истошно кричал за карточным столом Эдик, сосед снизу.
– Бабои похан! (дословно: «бабкины трусы», в контексте: «а вот фигу тебе!» - ред.) – отзывались низкие хрущевки.
– Захрума! (по контексту: «заткнитесь»; на фарси «захре маар» - яд змеи, ред.) злилась моя соседка, крупная женщина по имени Нана. - Гробы вам в прихожей понаставлю! – кипятилась она, закуривая сигарету. Нет, это было не проклятие - скорее успокоительное. Нана совершенно не хотела, чтобы кто-то знал, что она курит. Потому она садилась на мутаку (так у нас называют подушку), подбирала под себя ноги - и курила. Тут и там раздавались соседские крики, а она дымила - и постигала дзэн.

Для того, чтобы понять, кто такая Нана, нужно вернуться к развалу совка. Она родила четверых детей, а ее муж потерял работу, сначала спился, потом стал наркоманом, а потом развелся и уехал жить в кайфы… Там же и умер. Она осталась одна с четырьмя детьми на четвертом этаже четвертого корпуса. Поначалу, конечно, страдала; но брошенные/разведенные женщины делятся на два типа: на тех, кто страдает до конца жизни; и на тех, кто решает плюнуть в бездну и навешать всем своим обидчикам изрядных п*здюлей. Нана была из вторых.

В четвертом корпусе (тбилисское словцо – оно означает многоэтажный дом – ред). Таких было немало, ибо по-другому было невозможно выжить в голодные, темные, нищие, военные 90-ые. У остальных женщин мужья хоть и были, но очень номинально, так как либо бухали до посинения, либо где-то вкалывали и месяцами их не было видно. В стране царило бесправие и разбой, и женщины четвертого корпуса создали свою неписаную конституцию. И разве кто-то посмел бы ее нарушить?!

Вернемся к Нане. После развода с мужем она стала активной само-правозащитницей, научилась драться, торговаться и материться. Да, она была монументальной. Почти как знаменитая фигура у филармонии, она относилась к тому типу женщин, которые никогда не теряют фигуру, даже если весят 100 кг. Словом, мечта поэта. Живя на четвертом этаже, она первая узнавала о приехавшем грузовике с хлебом; есть ли в соседнем районе свет; кому отключили воду; и приехала ли торговка Циала, которую всем корпусом дружно называли «дряньём очкастым». Нана служила сторожевой башней нашей крепости.

И вот сегодня она проснулась в совсем плохом настроении. «Насыпала» детям еду, как она это называла, причесала их, сделала дочке пальму, как в мультике про Чиполино, дала в руки ранцы и выпроводила из дому. С балкона наблюдала, как ее четверо детей сначала подрались за дикий каштан, который нашли у подъезда, потом долго махали ручкой своей маме, которая и бровью в ответ не повела, потом начали плеваться друг в друга. Наконец Нана не выдержала, метко запустила в них луковицу и напутствовала добрым материнским словом: «П*здуйте в школу, чтоб ваш папа здох во второй раз!»…

Тут вы небось цокаете языком – мол, как так можно, она же мать. Это еще хорошо, что в тот раз она была не в настроении их отлупить. Когда Нана бывала в боевом духе, она спускалась в сирийском махровом халате, хватала в охапку своих детей и волокла их к школе, проклиная и пиная под зад. Но сегодня ей надо было сохранить силы.

Как вы думаете, что должна была сделать настоящая мать семейства в тбилисском зажопье в 90-ые? Правильно, накраситься. Она открыла свой косметический трехярусный набор «Антураж», накрасила веки в ярко-зеленый, так как все адекватные цвета давно истратились; достала из сумочки красную помаду, которую привезла ей бывшая свекровь из Югославии; намазала себе ладонь у большого пальца и начала растирать щеки. Нана любила косметику больше себя, а румян у нее не было, ибо денег не хватало даже на еду. Но жить-то надо – и жить надо красивой. Надушилась польскими духами из пол-литрового флакона, который больше походил на банку из хрусталя; взглянула на себя в зеркало, подмигнула фотографии Анны Герман в правом верхнем углу того самого зеркала. Да, сегодня она страшно красива!

После марафета Нана спустилась с тремя ведрами и пятилитровым баллоном к крану, который находился в центре двора. В свою очередь, «кран» (многие говорили «крант») - это источник не только воды, а - социальная сеть 90-ых. Сюда спускались грызть семечки, знакомиться, делиться свежими сплетнями. Приходили даже жители первого этажа, избранники водопроводной системы, которая только первый и осиливала. Наполнив посуду, Нана подзывала соседских парней - тащить груз на четвертый этаж. Отказываться никто даже не думал. Ибо -  соседство, неписаная конституция. К тому же было мало охотников прогневить Нану.

К часу дня она начинала варить суп, и если на этой неделе ей удалось пошить кому-то «конверт» (это, по-тбилисски, - пододеяльник, ред.) или перекроить чьи-то занавеси, то детей ждал суп с рисом и картошкой; а может, даже жареная курица (ну это, если прям очень много заказов было). А так суп был обычным бульоном из лука. С солью и долькой «кнорра» или «галины-бланки». Хлеб пекли всем корпусом. Около того самого дворового водопроводного «кранта» мужчины соорудили «пурню» (от груз. слова «пури» - хлеб, ред) - подобие грузинской печи тонэ. Мукой и солью скидывался весь корпус, либо женщины приносили уже готовое тесто - лепили, болтали и пекли.

Пока дети не пришли, нужно было: убрать за оболтусами, подмести, вытряхнуть ковры на этаж ниже; поругаться с соседкой с этажа ниже на тему «а куда, по-твоему, мне пыль сбивать»; и решить все свои вопросы с остальными соседями. Нана надела парадную двойку, которую было уже не жалко, так как моль ела ее каждый день, и даже в рыбный. Починке этот чехословацкий ансамбль не поддавался – дыры уже были везде; но для ведения споров еще годился, нужно было выглядеть неброско, но эффектно.

На одной площадке с Наной жила молодая, тонкая, красивейшая женщина по имени Жанна. Она работала в Турции на сезонных сборах чая и табака - вкалывала, как лошадь, чтобы прокормить своих дочерей. То, что она работала в Турции, будучи такой красивой, очень тревожило языки нашего корпуса. Как-то в перепалке за очередь у крана мелкая и конопатая Лия назвала Жанну девушкой из 603-го дома. О, это было реальное оскорбление! 603 - это магическое число, ничем не лучше числа 666! Дело в том, что графика «603» похожа на начертание слова «боз». Оно переводится с грузинского - и других кавказских языков - как «шлюха»). Жанна ушла реветь, оправдываясь перед всем корпусом. Ей важно было оповестить, что ничем подобным в Турции она не занимается! Корпус кивал со всей неоднозначностью – он как-то не слишком верил. Поддерживала Жанну только Нана.

За неделю до описываемого дня к Нане зашла попить кофе та самая Лия. Она попросила одолжить миксер - рижский, «крэмовый», с прочными ножками-взбивалками. Мол, детям торт приготовлю. Сказать Лие: «П*здишь, какой торт?! Дети твои неделями еду не видят, а тут торт, да еще и с крэмом», - Нана не осмелилась, ибо конституция соседства не позволяла. Миксер вернули прошлым вечером, когда Наны не было дома, и только утром она обнаружила, что Лия вставила ей не те ножки-взбивалки, не сильные и крепкие, а тонкие и слабенькие. (Лирическое отступление: каждая женщина знает свою вещь, а в 90-ых ее даже метит, и не только чашки-ложки и ножки-взбивалки, но даже и прищепки). И вот Нана в раздумье села на балкон и кликнула Жанну. Та вошла, села рядом, курили вместе.

- Ты смотри на эту доску лишайную! - закипала Нана. - Я её же п*зду на еёину мамину голову надену!

- Ну, поговори с ней? - предложила Жанна.

Грудь к облакам, боевая чехословацкая двойка, марафет, тапочки с дырочкой у большого пальца, в руке миксер – в сопровождении Жанны Нана шла разбираться. Нет, в крепости гражданской войны не случилось бы ни за что, но дать себя обидеть никто хотел.

– Лия! Лия! –  крикнула в сторону второго этажа второго подъезда Нана. Та выскочила сразу. - Это что за два х*я ты мне в миксер вставила, а?!

–  Что такое?! – не показала виду Лия, - Что я вставила?

–  Два х*я ты мне вставила! – терпеливо пояснила Нана.

–  Нана, ты нормальная, что за два х*я?! – начала было Лия.

– Своего мужа и своего сына ты мне сюда вставила, аба что за два х*я у тебя еще дома есть? – перешла в атаку Нана.

–  Ты там нормально говори, не то я спущусь, знаешь, что с тобой сделаю?!

Нане нужно было только это. Она ждала, когда Лия ответит на провокацию. Народ к этому времени уже висел на окнах, как сады Семирамиды, и внезапно все увидели, как быстро срабатывает гордость. Нана ринулась во второй подъезд, Жанна держала ее, но та взлетела на второй этаж и уже пинала ногами деревянные двери Лии.

- Проститутка! - кричала Нана, вся покрытая багровыми пятнами. – Шлюха, шалава! Маму твою так и так сделаю! - на разные лады развивала тему. К тому времени подоспели и другие соседки. Ее держали, увещевали, что Лиина мама умерла, нельзя такое про усопших. Но Нану было не остановить, и она таки проломила дверь. Ворвалась в дом, Лию не нашла, но зато нашла свои ножки от миксера, которые лежали на столе в кухне. С победным воплем вырвала «чужие два х*я» из своего миксера, вставила его «родные». При этом заочно вела беседу с укрывшейся хозяйкой: «Мама, говоришь, у тебя умерла? Ну, тогда, я твоего мужа, сына и брата - так и так!».

Выводили Нану всем корпусом, но зато она была с трофеем! Корону вернули, царица снова была на троне, а справедливость – восторжествовала.

Теймураз Ша (текст)

Гала Петри (фото)

© Friend in Georgia 

Похожие записи